Пока писала про Шарова, наткнулась на судьбу его родных. И... что-то не смогла. Тем более у Розы Коэн, останься она жива, был бы в этом году почтенный повод собрать всю свою немалую семью - 125 лет. Привезли бы ее в колясочке, красивую, веселую... Или просто собрались в ее доме, с букетами, в парадных костюмах - я не знаю, как обычно люди собираются на такого рода семейные праздники. Но нет. Потому что иногда любовь оборачивается своей другой стороной - а террор - это не только убийства и прочая активная тирания. Это в первую очередь - оцепенение, мертвенный ужас (собственно, terror) - и, как любезно подсказывает на нам словарь, он "является защитной реакцией животного организма на испуг в случае, если угроза явно превосходит возможности организма противостоять ей при том, что отсутствует возможность скрыться". И именно террор - то самое оцепенение перед непоправимым злом - внезапно стал простым ответом: почему ее предали - все, кроме пары старых работодателей (чета Веббов), 14 раз отвергнутого воздыхателя (Гарри Поллита) - и, в конечном счете, двоюродно золовки, если бывает такое родство. Она спасла ее ребенка. Итак, в память о Розе из рода Коэнов.
Воскресенье, 28 ноября 1937 год. Граждане спокойно отдыхали перед трудовой неделей, кто – в кругу семьи, кто – с друзьями. Но в доме 23 на улице 25 Октября работали без выходных. Дом этот, трехэтажный, неприметный, не слишком-то выделялся, да ему, в общем-то и не полагалось привлекать излишнее внимание. В этом доме располагалась Военная коллегия Верховного суда СССР, и работа там не прекращалась с утра и до позднего вечера. Днем, в 14:20, перед судом предстала гражданка Роза Морицовна Коэн, бывшая заведующая иностранным отделом газеты «Москоу Дейли Ньюс», обвиняющаяся в шпионаже в пользу Великобритании резидент английской разведки. На суде Коэн себя виновной не признала, категорически отказалась от всех предыдущих показаний, объявив, что они были даны ложно. Факт передачи каких бы то ни было сведений английской разведке отрицала категорически. Суд – в закрытом режиме, без вызова свидетелей, без защиты, согласно постановлению Президиума ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года. Судебное разбирательство продолжался 20 минут – и это было чуть дольше, чем обычно, в рядовых случаях. С вынесенным приговором Розу Коэн не ознакомили, и это означало высшую меру наказания. В исполнение приговор был приведен тем же вечером. Возможно, в подвале того же дома, который в Москве шепотом называли Расстрельным. Роза Морицовна Коэн, подданная Великобритании, была не единственной иностранкой, уничтоженной во время Большого террора. Ей было 43 года. Ее муж, Давид Александрович Липец-Петровский, был расстрелян двумя месяцами раньше – 10 сентября. Их восьмилетний сын Алёша, оставшийся без попечения родителей, был отправлен в детский дом.
На своей последней фотографии Роза Коэн выглядит страшно. У нее тяжелый безнадежный взгляд, нижняя губа чуть прикушена, лицо землисто-серое. Эти тюремные фото – в профиль и анфас – никак не напоминают легкую, полную сил и жизни красавицу Розу, в которую был влюблен практически весь состав компартии Великобритании.
Она родилась в Лондоне, в семье польских эмигрантов, евреев из Лодзи, Морица и Ады Коэн – 20 мая 1894 года. Отец ее был портным и, видимо, неплохим, если впоследствии сумел открыть свой бизнес – и дела его пошли на лад. Но во время детства Розы семью нельзя было назвать особенно обеспеченной – тем более, что детей у Коэнов было шестеро. Тем не менее Роза сумела получить неплохое образование: об этом позаботились учителя Образовательной ассоциации рабочих – благотворительной организации, предоставлявшей возможность обучения взрослым. Девушка свободно говорила на трех языках, интересовалась экономикой, историей, а кроме того была хороша собой, предприимчива и не робкого десятка. Роза получила работу в лондонском городском совете – и с головой ушла в политику довольно левого толка, что неудивительно. Точно так же не вызывает удивления, что Роза и Нелли, ее старшая сестра, примкнули к движению суфражисток. Разница в возрасте у сестер была невелика – всего два года, и они были не просто сестрами, но и по-настоящему родными людьми и единомышленниками. Нелли стала секретарем Сильвии Панкхёрст, дочери легендарной Эммелин Панкхёрст, матери-основательницы суфражистского движения (Сильвия всегда очень тепло относилась к обеим девочкам Коэн - стройной как лилия Розе и яркой "как персик" своей секретарше Нелли. Юношеский энтузиазм - это и вправду подкупает).
Когда апостол суфражисток Эммелин Панкхёрст начинала борьбу за избирательные права для женщин, ее слова пали на благодарную почву: множество дам прикололи к груди брошки с зелеными, белыми и фиолетовыми камешками, трехцветные ленты, сшили себе платья и шарфы с этим тайным цветовым кодом (green, white, violet считывались как Give Women the Vote: «дайте женщинам голос!»). Одними нарядами и украшениями, впрочем, дело не ограничивалось. Английские суфражистки были настроены весьма решительно – и Англия довольно скоро это почувствовала. Дамы, которых правительство и общество изначально не было склонно принимать всерьез, перешли в наступление: суфражистки устраивали митинги, говорили зажигательные речи, приковывали себя к оградам и вообще делали все, чтобы не заметить их было невозможно. В дамских муфтах оказалось очень удобно прятать молотки и камни – чтобы выбивать стекла в домах политиков, пытавшихся игнорировать требования женщин, и бить витрины магазинов. Практиковались и поджоги, и бомбометание. Эммелин Пакхёрст настоятельно требовала, чтобы ее последовательницы не посягали на жизнь и здоровье своих оппонентов, ограничиваясь словесными перепалками и бытовым терроризмом, но ее призывы далеко не всегда были услышаны. Одна из суфражисток, Эмили Уайлдинг Дэвидсон, погибла, внезапно бросившись под копыта коня, принадлежавшего Георгу V, непосредственно на Королевском дерби – ради привлечения внимания к проблеме дискриминации женщин в вопросах голосования. Журналы изощрялись в карикатурах, шаржах и издевательствах, рисуя отвратительных сварливых гарпий-суфражисток или высмеивая их как взбалмошных дам, мечтающих поскорее влезть в мужскую одежду, пощеголять грубыми манерами и навсегда забросить дом, семью, детей и женскую скромность. Англия кипела. Суфражисток арестовывали – в тюрьмах они объявляли голодовку, обещая уморить себя, если вопрос о голосовании для женщин не будет решен. Арестанток товарки по партии почитали как мучениц. Их выпускали на поруки, стараясь не доводить дело до беды, Трудно сказать, как относились к суфражисткам в семье Коэнов, но началась Первая мировая. На время войны бурные политические дебаты на грани гражданской войны прекратились, но возникла новая проблема. После Англо-бурских войн количество мужчин в Англии резко уменьшилось, и когда мужчины опять ушли на фронт, работать оказалось некому. И тут суфражистки, многие из которых в первую очередь оставались патриотками, показали себя с лучшей стороны, доказав, что могут работать на оборонную промышленность не хуже мужчин. Так или иначе, но в 1918 году отчаянные дамы добились своего, хотя и не в полной мере. Право голоса получили женщины старше 30 лет, прошедшие определенный образовательный ценз (окончившие университет) и стоящие во главе семьи (в том числе и как супруга главы семьи). Это было кое-что, хотя до равенства было еще далеко.
Роза и Нелли Коэн во время эпических сражений с полицейскими, обстрела витрин градом камней и триумфального возвращения очередной суфражистки из-за решетки были еще юными барышнями, получали образование – но все эти бури и потрясения, конечно, не прошли мимо. По возрасту и образу мыслей и Роза, и ее подруги принадлежали к суфражисткам второй волны, еще более активным и боевым, чем даже матери-основательницы движения. Дочери самой Эммелин Панкхёрст, барышни Кристабель и Сильвия Панкхёрст, стояли на существенно более левых позициях, сравнительно с матерью: молодое поколение суфражисток левело просто на глазах. Через некоторое время немалая их часть просто уйдет в социалистки, горячо поддержит коммунистические идеи и идеалы. Впрочем, не стоит забывать, что программные заявления Сильвии Панкхёрст (не только её, конечно) заставили В. И. Ленина написать свой известный труд «Детская болезнь левизны в коммунизме». Неудивительно, что Роза Коэн с 1916 года была под особым наблюдением английской разведки, письма ее перлюстрировались, телефонные разговоры прослушивались.
После окончания Первой мировой Роза работала в департаменте исследования труда, была секретарем у знаменитой четы Веббов, социологов, экономистов и видных членов Фабианского общества. Сестры Коэн снимали отдельное жилье вместе с двумя своими подругами, Дейзи Лэнсбери и ирландкой Мэй О'Каллаган, заместительницей редактора в журнале Сильвии Панкхёрст. Девушки активно интересовались политэкономикой, положением рабочего класса (и отдельно – женским вопросом), а кроме того были юны, веселы и красивы. Все они, кстати, довольно скоро стали коммунистками. Квартира находилась под наблюдением Скотланд-ярда и считалась «рассадником революции». Социализм, международное объединение рабочего класса и тесная связь между грядущим освобождением всех угнетенных (и в том числе женщин) неудержимо привлекали к себе жаркие сердца и горячие головы. Как известно, «у того, кто в шестнадцать лет не был либералом, нет сердца; у того, кто не стал консерватором к шестидесяти, нет головы». Эту фразу, в разных вариантах, приписывают и Уинстону Черчиллю (объекту яростных нападок со стороны суфражисток), и Бенджамену Дизраэли, и целому ряду других политиков. В общем, кто бы ее ни произнес – но с тех пор ее цитируют много и охотно. В начале 20-х годов упованием и любовью всех тех, «у кого было сердце», стала Россия. Эммелин Панкхёрст, объездившая целый свет, не миновала и нашу страну – лично была знакома с Марией Бочкарёвой, женщиной-офицером, организатором Женских батальонов смерти. Но революционная Россия, сбросившая самодержавие, для Европы Нового времени уже бывшего некоторой архаичной экзотикой, при близком с ней знакомстве у миссис Панхёрст не вызвала никакого особенного ажиотажа, а Керенский и вовсе показался ей человеком мелким и не на своем месте. Много видевшая и давно занимающаяся политикой старуха не обманывалась насчет дальнейшего развития этой сложной и взрывоопасной ситуации под руководством не очень приспособленных к тому людей – и в сущности оказалась права. После Октябрьской революции Эммелин не без яда заметила, что Россию «терроризирует небольшая горстка людей, явно финансируемая и направляемая немцами». Но Роза Коэн с подругами не обладали ее опытом и ее проницательностью – для них Советская Россия служила ярким примером, страной сбывшейся мечты. Ленин был популярнейшей фигурой – чем-то вроде пророка и вождя наших дней, пылкие суфражистки «чувствовали его духовное руководство», штудировали его труды. Женщина-министр Александра Коллонтай – это ли не образец гендерного равенства и социальной свободы? С какого-то этапа коммунистам и суфражисткам новой волны оказалось по пути: среди коммунистов девушки встретили ту самую дружбу и социальное равноправие, о котором они так мечтали. Коммунистическая партия Великобритании (КПВ)практически избрала квартиру девушек в качестве своей штаб-квартиры.
По общему воспоминанию – Роза была душой этого небольшого, но достаточно бурного общества. Черноволосая, с ярким румянцев, блестящими глазами и огромным обаянием, девушка полностью оправдывала свое имя – была именно красной Розой. Кокетства в ней не было вовсе – большинство ее товарищей подозревали, что Роза и сама не осознает своих чар. На фотографиях того времени Роза вовсе не выглядит ослепительной красоткой, очевидно, самое прекрасное в ней было то, что обычно ускользает от фотокамеры: огромная жизненная сила, веселая витальность и обаяние. Гарри Полит, тогда еще не генеральный секретарь КПВ, был в нее влюблен – хотя без всякой взаимности (она, судя по надписи на ее фотографии из его архива, "отказала ему 14 раз"). Роза стала фактически лицом КПВ, принимала активное участие в жизни и деятельности Коминтерна. Знание языков, активность, предприимчивость и обаяние делали ее незаменимым членом партии. Она то и дело отправлялась в командировки, ей поручали самые ответственные дела – например, отвозить деньги коммунистическим партиям, передавать важные документы. Партийная ее карьера и авторитет росли – а жизнь все больше напоминала восхитительный авантюрный роман – с жизнью под прикрытием, великим и важным делом, отважными друзьями и настоящей миссией, которой можно было отдаться всем сердцем – и которая, в сущности, не требовала перешагивать через свои моральные принципы. Роза Коэн получила свою «революцию в белых перчатках» – такую, как ее изображали потом в книжках для советских детей. Эта революция, без крови, грязи, уголовщины была настолько обаятельной, что «мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков». Во время таких «курьерских» и административных разъездов Роза наконец-то познакомилась с со своим кумиром – Александрой Коллонтай, та записала в своем ежедневнике, что видела ее.
Вскоре она попала и в страну, которой грезила, в Россию. Это произошло так. В 1924 году от Коминтерна в Англию приехал Макс Беннет – в качестве консультанта для ВКП и для поддержки связи. На самом деле, никто не обманывался: Макс Беннет был скорее супервизором (наблюдателем) и его консультации носили характер не столько советов, сколько требования, обязательного к выполнению. И возраст, и опыт, и сам склад личности коммуниста Беннета не оставлял возможностей для иного толкования. Его считали американцем, говорили о Восточном побережье США. В Америке он действительно был, работал несколько лет, там его знали как журналиста и пламенного оратора Макса Гольдфарба. Во Франции он жил по документам некоего Гумбольдта. Но настоящее имя Макса было – Давид. Давид Эфроимович Липец, сын купца-сукноторговца из Бердичева, с 16 лет ушедший в революцию, побывавший в самых разных странах, опытный подпольщик. Он был старше Розы на 7 лет, а Гарри Полита – на 4 – и на целую жизнь. Макс Беннет был удивительно некрасив – неуклюжий, с тяжелым мягким носом, редеющими волосами и жестким проницательным взглядом. Его племянник, А. Шаров, впоследствии ставший писателем, описывал его так: «основное свойство Лака (в книге, изданной в Советском Союзе, лишний раз вспоминать о репрессированном, хотя и реабилитированном родственнике не стоило – и в повести он выведен под именем Леонида Александровича Круглова – Лак, - Т. Ш.) – смотреть на людей, особенно на маленьких, как в микроскоп и самому определять их судьбы. То есть главным его свойством была вера в необходимость самого высокого давления для правильного формирования души.
Агитатор, он вместе со многими другими и вслед за многими другими искал самое простое и доходчивое, одинаковое выражение главной идеи, которая, осуществись она, сделала бы весь мир счастливым.
И, повторяя, утверждая это самое простое выражение своей правды, верное, как ему казалось, для всего мира и всего существующего на свете, он привык искать только самое простое, одинаковое и при оценке каждого человека. А это не могло не приводить к несчастьям. Держа непреклонный курс в мировых вопросах, единственно серьезно его занимавших, он привык прокладывать такой же твердый курс и при определении личных судеб. То, что правильно по отношению к неизмеримо сложному – к миру, – должно быть правильно и в применении к элементарно простому - к личности. Это все он, может быть, и не сказал себе такими словами, но это было в его существе, было или казалось самим его существом». У Шарова, тогда еще подростка Шеры Нюренберга, были все причины недолюбливать своего сановного дядюшку. Шера категорически не согласился с "определением личной судьбы", намеченной для него всезнающим Лаком, и это самовольство не забыли оба родича - и молодой, неоперившийся наглец, и политический провидец. Но в сущности что у Шарова было, судя по всему, всегда, - это точность формулировок при остроте взгляда. Очевидно, Лак и в самом деле был чудовищем. Жаже скорее всего. Время призвало как раз такой тип - холодных, уверенных в своем праве руководить, логически мыслящих вождей. Правда, "тонкошеим вождем" Лак не был - скорее, жестоковыйным. Впрочем, это качество, неприятное в мирной жизни, в кризисных условиях выручало его и других, под его рукой, многократно: вспомнить хотя бы, как он сумел отстоять Бердичев и его евреев от смертельной лавины бандитского "куреня смерти", когда взял на себя руководство городом во время Гражданской войны.
Макс Беннет в короткий срок стал весьма авторитетным человеком в КПВ. Авторитарность, ум, опыт и то впечатление, которое он производил на лондонских коммунистов, да еще и высокое положение в международных политических кругах, конечно, привели к тому, что имя Макса произносилось с неизменным уважением. Ко времени его приезда они уже, скорее всего, были знакомы с Розой, но именно в Лондоне началась их любовь. Потом Макс уехал в Москву, Роза осталась – и писала ему письма. Эти письма мы встречаем в «Повести о десяти ошибках» – кто бы мог подумать, что история Розы и Давида внезапно отблеском промелькнет в сущности детской книге – воспоминаниях немолодого Шарова о своем отрочестве.
«Я носил Лаку – он лежал больной – из здания Коминтерна, помещавшегося напротив Манежа, письма – в плотных конвертах, с заграничными марками, с шелковистой подложкой, шуршавшей, если бережно потрогать конверт. Эти письма пахли как-то совсем по-особому. И <…> запах конвертов вызывал в воображении секретную работу Лака, – опасную работу, – от них веяло как бы самой Революцией.
Дядя мой, лежа в постели, похудевший, небритый и, собственно, совсем не похожий на Лака, на нечто, что может сделать шаг и раздавить тебя, – и не по злобе раздавить, а по логике, диктующей этот шаг, – дрожащими руками нервно разрывал конверт. И глаза Лака, прежде казавшиеся мне буравящими, алмазно твердыми, становились тревожными. Лак перечитывал письма несколько раз, забывая обо мне и продумывая, по моим догадкам, пути Мировой Революции.
Благоговейно затаив дыхание, я ждал, и Лак никогда не забывал оторвать для меня марки от сиреневого или розового конверта. В этом тоже чувствовалось нечто раньше не бывшее в нем или не различимое.
А потом письма перестали приходить, но «оттуда», из-за границы, приехала Мэри - молодая женщина, новая жена Лака. Оказалось, именно она, Мэри, посылала письма в конвертах с шелковистой подложкой. Я вначале огорчился, но енадолго, тем более что она, как прежде Лак, дарила мне заграничные марки. Потом я узнал, что Мэри имела прямое отношение и к революции, была коммунисткой, подпольщицей».
Макса и Розу все друзья считали «золотой парой» – блестящие, недюжинные, бесстрашные и влюбленные (а то, что Липец-Петровский был искренне влюблен в Розу, было ясно даже мальчишке, приносившему письма). Кроме того – оба работали на ответственных постах, у каждого была революционная карьера, которая называлась по-деловому: стаж. Оба они меняли мир – делали его лучше, чище, справедливее и прекраснее, согласно собственным вкусам, представлениям и руководящей политике. Роза переехала жить в Россию, они жили в новом доме, построенном в 1928 году, в 1-м Коптельском переулке, и в сущности, жили вполне неплохо. Жизнь членов Коминтерна и вообще приближенных к верхам выгодно отличалась от существования рядового обитателя советского «человейника». Возможно, Роза, англичанка, да еще и молодая мать, не особенно разбиралась в тонкостях бытовых вопросов. Круг друзей, бытовые привычки, веселая вольница Коминтерна продолжали оставаться в Москве примерно теми же, что и в Лондоне, и в Париже, куда обоих забрасывала судьба. Москва конца 20-х была уже не той, что в 1918-м, когда трудно было отыскать дрова и продукты, беспризорные дети умирали от тифа и воспаления легких, а на улицах в открытую орудовали бандиты. Сейчас на московские улицы вернулся порядок, в магазины – товары, несколько лет НЭПа – и призрак «военного коммунизма» отступил. Ну и, разумеется, семья высокопоставленного партийного деятеля была избавлена от «гримас быта». Понимала ли Роза, что условия, в которых живут они с мужем, для большинства людей – недоступная роскошь? Возможно, и нет. Но в любом случае на первый план пока что вышли другие заботы.
\ «Через год в семье Лака появился "бэби", как говорила Мэри, крошечное, cморщенное, красное существо - сын. Я был допущен на "смотрины". Младенец совсем меня не заинтересовал, но, случайно подняв голову, я увидел огромные глаза Мэри, устремленные вниз. И в каждом глазу, в зрачке - что запомнилось как чудо - дрыгал ножками крошечный младенец. И там, в зрачках Мэри, младенцы казались потрясающе прекрасными». В том же 1929 году у Нелли родится дочка, Джойс Изабель.
Наслаждаться семейным счастьем Петровским придется недолго. К тому времени Нелли, тоже ставшая матерью, вернется в Англию – ее семейная история сложится не так красиво, как у сестры: ее избранник был семейным человеком и ничего не знал о беременности своей подруги – довольно частая история в кругу адептов «нового быта». Вмешается подруга, Мэй О'Каллаган, одна из тех, с кем Роза и Нелли снимали квартиру в Лондоне, и уговорит Нелли поехать к ней в Нью-Йорк, хотя бы на первое время. С ирландкой Мей Нелли дружила до самой смерти. Через пару лет Нелли с малышкой вернутся в Лондон – и всесильный Петровский поможет свояченице получить работу в советском посольстве.
Отъезд спасет и Нелли, и ее дочку, но в 1929 году такие мысли не могли и в голову никому прийти. Наоборот: перед Розой открывается будущее, о котором она могла только мечтать. Она, дочка лодзинского портняжки, эмигранта, человека второго сорта, – заведует иностранным отделом единственной в России англоязычной газеты, представляющей молодую советскую республику на международном пространстве. Продолжаются загранкомандировки – по делам Коминтерна. Ее муж, мальчик из черты оседлости, которому – в лучшем случае – предстояло торговать тряпьем в лавочке своего отца, теперь – доктор экономических наук, генерал Петровский, бывший подпольщик и революционер, которого не смогли раскусить опытные спецслужбы Франции, Америки, Великобритании, легендарная личность. Сейчас он занимается самым нужным и полезным делом: заведует высшими и средними учебными заведениями, имеющими отношение к тяжелой промышленности страны, беспрестанно ездит с инспекциями, читает лекции, руководит, он, агитатор и популяризатор, автор ряда книг – «Военная школа в годы Революции», «Классовая борьба в послевоенной Англии», «Революция и контрреволюция на Украине», «Капитализм и социализм» /от Томаса Мора до Ленина/», причем последняя была рекомендована в качестве учебника. Стране срочно нужны хорошо подготовленные и обученные кадры – инженеры, механики, техническая интеллигенция. Генерал Петровский решает и этот вопрос. Ее золовка Фанни – Фаина Нюрина-Нюренберг – помощник прокурора РСФСР, член коллегии наркомата юстиции – в какой еще стране женщине доверят подобный пост? И сама она – со своими тремя языками – чрезвычайно востребованный и ценный специалист. А самое главное: она на самом деле может участвовать в строительстве нового мира, ее друзья из разных стран собираются здесь, в центре красавицы-Москвы, столицы победившего народа, и вскоре «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Но самое главное – они стали частью новой партийной аристократии, советского истеблишмента, то есть того что так презирали в юности подруги-суфражистки Айви Лоу, жена наркома по иностранным делам СССР Максима Литвинова, дружила с Розой – по крайней мере, поддерживала приятельские отношения. Английские жены-коммунистки видных функционеров охотно ходили друг к другу в гости, будучи дамами одного круга. Мадам Литвинова вспоминала, что Петровские жили в роскошной, по московским меркам, квартире, но одевались ужасно, и ужасно одевали ребенка, что с Розой они быстро стали подругами, но стоило ей остаться наедине с Петровским, тот сразу же начинал с ней заигрывать. Она же вспоминает, что в Москве Роза считалась «знаменитостью в узких кругах». В газете ее считали карьеристкой, снобом,человеком неискренним и оппортунистически настроенным. Не добавляло приязни и теплоты то, что зарплата Розы Коэн была "просто огромной" - неприлично огромной по советским меркам. Советская Россия при ближайшем рассмтрении была очень далека от огромной братской семьи пролетариев и свободных женщин. Называть эту территорию Страной любви или Страной уважения не приходилось. Это была Страна советов. А через еще какое-то время - Страна Большого ужаса.