Тебе, Господи, буду петь* И размышлять о путях непорочных.
Безумствуют цикады в полуденной траве.
По Лангедоку едет трувор мессен Эрве.
Колосья гнутся на полях под тяжестью зерна.
Мессен Эрве возвращается домой,
И лето проплывает над страной,
Страною песен и вина.
Тебе, Господи, буду петь* И размышлять о путях непорочных.
Чирикают пичуги среди высоких крон.
Там, впереди, поет и ждет веселый Каркассон.
Дорога под гору бежит от Брама и Фанжо,
Мессен Эрве возвращается домой,
И лютня старая лежит
В багажнике его “Пежо”.
Тебе, Господи, буду петь* И размышлять о путях непорочных.
Овийяр
Жил в Овийяре в прежние дни
старый зануда Макабрюн,
самый печальный из трубадуров,
населявших веселый Прованс.
Не было счастья ему в любви
ни в зрелости, ни когда он был юн.
А в Овийяре липы цветут,
И розы цветут, и пчелы поют,
И горлицы гнезда вьют.
И если ты хочешь узреть любовь,
В Овийяре имеешь шанс.
Там, в Овийяре, мадам Анник
и добрый супруг ее, месье Жак.
Все пилигримы благословляют
их дом как Господень дар.
Он открыт днем и ночью для странных людей,
а также их лошадей и собак.
Много ли надо, когда ты в пути
И розы цветут, и пчелы поют,
И горлицы гнезда вьют.
И если кто хочет узреть любовь,
Пусть пожалует в Овийяр.
А так Овийяр неплохой городок:
улочки-речки сбегают с горы,
в Petit-Casino - еда и вино,
вечерами всюду огни...
В саду на веревке сохнет белье.
Давно не видали жары такой.
А в Овийяре липы цветут,
И розы цветут, и пчелы поют,
И горлицы гнезда вьют.
И если кто не верит в любовь,
В Овийяре ее родник.
А что Маркабрюн? Да попросту он
Не встретил мадам Анник.
А все просто, там, пока идешь, все перемешивается в голове - потому что Дорога, как и многие настоящие вещи, - совершенная правда, она такая, как всегда была, там время как-то не роляет. Нам встретился дом по Дороге, во дворе копошится древний старик, в кепке, в штанах каких-то мешковатых, подрезает что-то в своем садике. Чуть на отшибе сарай, глушь такая, что даже заборов никаких нет - кому оно надо? В сарае сено лежит, стоит какой-то мотоцикл (старый и обшарпанный), рядом под водостоком здоровенная ржавая бочка - для дождевой воды, возле бочки - огромный куст розово-сиреневых гортензий, не в каждой оранжерее такие увидишь. На стене сарая - сантьяжная метка. Она там всегда была, эта дорога, и когда прапрадед этого старика еще не родился. На месте этого сарая стоял какой-то еще, бочка была не железная, мотоциклы еще не придумали, а сено, и гортензии, и люди ничуть не изменились. Это Дорога, ничего не поделаешь.
Когда мессен Эрве открыл багажник, чтоб сунуть туда наши шмотки (это было не совсем на Дороге, хотя места тоже сантьяжные, это мы съездили в Фанжо стопом, в ожидании рюкзака), он достал черный кейс, а в кейсе у него была провансальская гитарка, точная копия инструмента XVII века, с тремя слоями кружевных розеток, а потом и лютню нам показал. У него на инструментах везде выжжен тулузский крестик. Он с концерта как раз возвращался, живет в Каркассоне, родился в Кастельнодари, у него в машине Антон Рубинштейн играет, он и в Москве был с гастролями, в Загорске,и мы с ним трепались об автостопе, о русских кантах XVIII века, литургической музыке Востока и Запада, и он работает в каркассонском оркестре, - но ничего не изменилось, и я знаю, что перед нами, возможно, лучший трувор графа Раймона. Мессен Эрве, давно проехав свой Каркассон, довольно долго кружил, чтоб высадить нас в наиболее удобном месте, отыскать съезд на Нарбонн, на прощание таки извлек лютню, мы с ним даже спели на два голоса - у него чуть приглушенный тенор, кстати, потом он уехал, а нас подобрала дама Мюриэль и примчала в Нарбонн, где мы встретились с Маркизой, нашим волшебным другом... Но Маркиза - это отдельная песня. Если в ближайшие два часа работа не подвалит, продолжу мозаику.