Простые радости земли

Просто оставьте меня в покое!
Просто в покое оставьте меня.
Там, за его переплетом оконным,
Волнами стелется серый туман,
За пеленой его – нежной, спокойной,
Тихо стираются отблески дня.

Просто оставьте меня в покое,
Там, где настольная лампа горит,
Там, где молчание полнится звуком,
Капля звучанья - молочный опал,
Миг – и нальется, и станет весомой,
И отразится, и задрожит…

Просто оставьте меня в покое,
Милостью явится мне тишина.
В этом покое я буду в покое,
буду покоиться в коконе сна,
словно ничей, пересохший колодец,
чающий слышать журчанье воды,
плеск родника, из глубин, из-под почвы,
тёмные струйки, которые ночью
полнят пустоты и поят сады.

Просто оставьте меня в покое,
Ключ положите в шкатулку на полке,
Дверь затворите – и выйдите в сад.
Видите? Тонкой ажурной стеною
Лозы встают между жизнью и мною,
Розы свивают колючие ветви,
Черною тенью летит виноград,
Дождь моросит, и сквозь волны тумана
Вечер приходит – и в доме напротив
шторы задернуты... окна горят…

Я знаю в чем спасенье нации.
Когда наступит черный год,
Нас всех научат гибернации,
И государство процветёт.

Лежит себе и гибернирует
Народ глубинный из глубин
Свалить втихую не планирует
И не бунтует, сукин сын.

Ни пенсий им, ни индексации,
Платить зарплаты ни к чему,
И только псы зубами клацают
И воют на пустую тьму.

А мы, простые и неброские,
уютно спим в родной земле.
И колыбельную Островского
Звенят куранты на Кремле...

Прости, мой друг, но скажу.
Мне не то чтоб они не нравились...
Они прекрасны, по-своему.
Даже почти грациозны.
Взлетают ввысь без разбега,
Зависают с птицами вровень,
И всё же… всё же прости…

Они позвонили ночью.
Открыл, вошли, поздоровались.
Коротко поговорили.
Я спросил их – вы по работе?
По вашей или моей?
То есть кто из нас пациент?
Они сказали, по нашей.
Ну то есть, похоже, доктор,
К вам есть ряд вопросов. Позвольте?
Покажете помещенье?
Они, разумеется, знали,
Просто знали, куда идти.

Я знаю, как это круто,
Когда на крыльях победы,
На крыльях цвета заката
Ты летишь, обгоняя тьму,
И солнце последним блеском
Дрожит за твоей спиной.
Я верю, когда ты влюбленно
Глядишь на плавные линии,
Утверждая, что совершенство
выглядит именно так.

Мы беседовали недолго.
Дверь была опечатана, в доме
Оставались двое, чтоб встретить
Тех, кто может прийти ко мне.
Все улики собрали быстро,
Дорогие, отличной стали,
их сложили в стерилизатор
Вместе с разным другим барахлом.
Я спросил, что мне взять с собою,
Мне сказали: не беспокойтесь.
Просто пара-тройка вопросов,
И отпустим. Еще к утру.

Я люблю, когда ты взмываешь
На холодном серебряном ветре,
говоря о своих крылатых,
Молодых и упрямых богах.
Ну уж так получается, друг мой,
Что когда разговор заходит
О любви – ты в ту же минуту
И о смерти, только о ней...

Так уж вышло – они не врали.
Просто пара-тройка вопросов,
Пара пафосных выступлений
и непафосных оплеух.
Но правда – такая правда.
Нас действительно отпустили,
над землею или над морем…
В вертолете нас было несколько –
Сколько точно, не знаю, не видел,
Через ткань и дышать-то трудно.
Приглушенные стоны рядом,
Дрожь, и грохот, и смертный холод,

И … пожалуй, тут и проснусь.

Прости, мой друг, я же знаю,
Как их ждали, в немой надежде,
Громовержцев зеленобоких,
Нисходящих с медных небес…
Я же знаю: они прекрасны,
Как творение рук человека,
Как победа упругого разума,
Реконкиста воздушной стихии,
Все я знаю… но не люблю )))

Где тебя носило столько лет - не передать,
Как сошлись те силы, чтоб вернуться нам опять,
Мы глядим в окно, не зная, что произойдёт,
За окном торосы неба – синий космос дыбится горой,
Добро пожаловать домой!

Ну, добро пожаловать домой.
Ты не удивляйся, он теперь такой.
Крышу медленно сдвигает ветер ледяной,
Карта ближних действий распростерлась на стене,
Иди ко мне.
Добро пожаловать домой.

Если ты не куришь, извини, я покурю,
Выскочу в прихожую, потом договорю,
Это же и вправду невозможно объяснять,
Типа Одиссей приплыл – а с берега Ахилл махнул рукой:
Добро пожаловать домой!

Ну, добро пожаловать домой.
Мы с тобою те же, просто мир другой,
Чашки там на кухне, как обычно, дорогой,
Тучи разошлись, горит зеленая звезда,
Вали сюда,
Добро пожаловать домой.

Может быть, однажды, в янтаре с другого дна,
Мы внезапно разглядим, чем кончилась война,
Кто остался в блеске славы, кто сошел с ума,
А пока неважно, то есть важно, да сегодня день иной:
Мы возвращаемся домой.

Ну, добро пожаловать домой.
Извини, не прибрано, да боже мой!
Нитки перепутались, и Мойры отпустили нас с тобой,
Мы возвращаемся домой.

Слушай, ты это видишь?
Так же, как вижу я?
В небе горит дугою
радужная змея,
От того холма – через тучи
и туда, где деревья стоят.

Птичка слетает с ветки
И летит в непроглядную чащу,
Улетает, в луче блистает
Синим своим хохолком.

Слушай, ты меня помнишь?
Мы не встречались, нет?
Ватною полосою
В синем – белесый след,
Расползается на кусочки,
Тает, как лёд в тепле…

Птичка летит, трепещет
Маленькими крылами,
Там, на одной из веток –
Крошечный ее дом.

Это было бы райскими кущами,
А меня знобит и знобит.
Дождь прошел – и остался
Водяною пылью висит,
Я не знаю. Наверное, птица
В голове у меня свистит.

Птичка, склонив головку,
Смотрит с умной насмешкой:
Что ты еще расскажешь,
Что же ты вспомнишь, что?

Грохот свинцового неба,
Лопасти воздух мнут,
Лес – это там, когда-то,
Серое поле – тут.
Ждут бетонные плиты,
Приземления жадно ждут…
Все готовы? Подлетное время
Примерно десять минут.

Птичка, пригоршня перьев,
Вспышка синего света,
Что же меня так кроет
От посвиста твоего?

Спи безмятежно, детка,
Птичка слетает с ветки,
Нестерпимо сверкает синее,
Синее, синее, синее,
Словно небо опять раскололось
И осколки мимо свистят…

...Там, на ветке, малое гнездышко.
Там дожди в листве шелестят...

Я хочу прийти в однажды
В канцелярские товары
И купить себе резинку,
То есть стерку, то есть ластик,
Мягкий, ласковый, упругий,
С легким запахом лимона -
И двумя-тремя штрихами,
Аккуратно, незаметно,
Со страницы Книги жизни
быстренько стереть себя.

Но в отделе канцелярки
Для небесных канцелярий
Мне сказали: этот ластик
С производства снят давно.
Нам его уже три года
Хоть ты тресни не завозят.
Можем дать другой, дороже.
Правда, он бумагу портит,
И почти что не стирает,
Потому что, между нами,
он не ластик, а говно!

И иду я, горько плача,
Прикупив для утешенья
два блокнота на пружинках
И зеленый карандаш.
В небе солнышко сияет,
У соседей что-то сверлят,
Никуда уже не деться,
Не растаять, не стереться
Не испортив весь пейзаж.

Когда зажигаешь свечу
В адвентском еловом венке,
Любимые наши приходят домой
И тихо сидят в уголке.

Сидят и глядят на огонь
Из теплой и дышащей тьмы.
Они возвращаются каждый Адвент,
Туда, где так любим их мы.

Не в мерзлой грязи ноября,
Не в лае оскаленных псов,
Любимые наши приходят домой
На легкую песнь бубенцов,

На запах смолистых ветвей,
На трепетный отсвет свечи,
Приходят, садятся туда, где темней,
И с нами смеются в ночи.

Горит огонек-мотылек,
Стоит над лиловой свечой.
Я слышу, как тихие руки твои
Ложатся ко мне на плечо.

Не бойся, я не обернусь,
Ну здравствуй, мой гость дорогой!
Еще две свечи – и грядет Рождество,
И мы его встретим с тобой.

Звезда осторожно встаёт.
Кораблик на елке блестит
И все затаилось и радостно ждёт
Того, кто уже на пути.

Мне легко было поверить, что Ты есть. Ну как поверить... Тут достаточно глаза открыть и не закрывать. Слишком много надо допущений и натяжек, чтобы исхитриться описать мир, не привлекая Тебя к делу, вынося Тебя за скобки. А раз Ты есть - почти не стал вопрос о том, чтобы поверить в Твое воскресение. Ну да. Был мертв. Потом вернулся. Живым. Так бывает. Да, Господи, мне и в воду, превращенную в вино, поверить было легко: мы сами сколько раз чистой водой надирались до полного веселия и песнопений в радости. И отличное было - получше "трех топоров" и плодово-ягодного. А главное - с утра похмелья никакого. Так что с этим-то нет вопросов. Поверив в Тебя, не составляло никакого труда поверить, что ты не палач и не каратель, каким Тебя хотели бы видеть мои знакомые палачи и каратели всех видов. И не морализатор-методист, каким тебя хотелось бы видеть морализаторам и методистам. Кстати, многие из них - прекрасные человеки, там, в сердце своем. А некоторые едят людей.

Сложнее всего - прямо безумно сложно - было поверить в то, что я Тебе не похер. Что Ты меня любишь. Поверить - чтоб серьезно, на всю голову. И что Ты меня не бросишь. Я думаю, что мне бы и не удалось, если б не Ты. А потом еще возвращаться и постоянно проверять. Оглядываться. Точно? Я типа все правильно понимаю? Ты? Меня? Любишь? На самом деле? И каждый раз Ты говорил: да. Конечно, да. Именно тебя. А их всех? Да. И их всех. Каждого, но что тебе до того. Я и кошек люблю. Кошек-то легко, Господи, их все любят, это понятно, а меня-то, со мной-то как? Вот ведь ты зануда, смеялся Ты. Ну и пришлось поверить. Как не поверишь, когда оно все прямо сияет, только позволь ему.

Ну а поверив в это, уже можно во что угодно поверить, из возможного, конечно. Например, в то, что все будет хорошо. Или что Ты воскрес. Или что Пресуществление. Да блин, я даже могу поверить в то, что для карателя - Ты каратель, а для морализаторов - морализатор, чего уж тут верить, доказательств такой трактовки Тебя полно везде. Ну да, это не Ты. Для меня - не Ты, для них - Ты. Так они и сами для себя не каратели... И Ты однажды объяснишь им все, как оно на самом деле. И все изменится.

Модест Петрович Мусоргский
На выставку пошел.
И все бы было правильно,
и все бы хорошо,
Но то-то и оно-то, что
пошел он не один,
А увязался с ним его
приятель Бородин.

А Бородин был химиком,
И очень неплохим,
Он разбирался в музыке,
Но все же был и хим,
И хим, и хим, и химиком,
И у него с собой
Всегда была бутылочка
с особой кислотой.

Идут они по выставке,
По выставке картин.
Сперва, конечно, Мусоргский,
А сзади Бородин.
Идет себе с бутылочкой,
Вразвалку, как матрос,
Пролог из «Князя Игоря»
Мурлыкает под нос.

А Мусоргский, а Мусоргский,
идет себе едва,
У Мусоргского кружится
чего-то голова,
И краски очень яркие,
И музыка вдали,
И гномики зловещие
Шныряют у земли,
А он такой огромный
И ходит между них
Не то на пять четвертых,
Не то на шесть четвертых
Не то на три вторых.

А Бородин все пшикает,
И каждый новый пшик
Как будто в катакомбах
Чихает проводник,
ползут волы с телегою,
гудит невнятный хор.
То в си мажор, то в фа мажор,
То в соль диез минор.

Идет Модест по выставке,
превозмогая страх.
На стенках разгораются
гнилушки в черепах!
Скорлупки мимо бегают
На тоненьких ногах
И с мертвыми на мертвых
Болтают языках.

На бреющем полете
пикирует изба..
И тут увидел Бородин,
Что дело-то труба.
Что с дозами ошибся
И вообще переборщил.
Ну, в общем, он товарища
Насилу дотащил.

Три дня потом Модесту
Оралось по ночам.
Он записал все нотами
И показал врачам.
А доктор был трепливый,
А газетчик был нахал.
И до сих пор все думают,
Что Мусоргский бухал.

А он бухал не более,
Чем весь другой народ,
И с водки так не вставит,
Вообще другой приход.
И вот мораль истории:
Когда идешь в музей,
Бери экскурсовода,
а не таких друзей.

Бери экскурсовода...
В (...!) таких друзей.